В те времена боги только начинали селиться, и когда они устроили Мидгард и возвели Вальхаллу, пришёл к ним некий мастер и взялся построить за три полугодия стены, да такие прочные, чтоб могли устоять против горных великанов и инеистых исполинов, вздумай они напасть на Мидгард. А себе выговаривал он Фрейю в жены и хотел завладеть солнцем и месяцем. Асы держали совет и сговорились с мастером на том, что он получит все, что просит, если сумеет построить стены в одну зиму. Но если с первым летним днем будет хоть что-нибудь не готово, он ничего не получит. И не вправе он пользоваться чьей-нибудь помощью в этой работе. Когда они поставили эти условия, он стал просить у них позволенья взять себе в помощь коня Свадильфари. И по совету Локи ему позволили это. С первым зимним днем принялся он за постройку. По ночам возил камни на своем коне, и дивились асы, что за глыбы тащил тот конь: он делал вдвое больше каменщика. Но договор был заключен при свидетелях и скреплен многими клятвами, ибо великаны думали, что иначе всего можно ждать от асов, когда вернется Тор. Он был тогда на востоке и бился с великанами. Шла зима, и все быстрее продвигалась постройка стены. Она была так высока и прочна, что, казалось, никому не взять ее приступом. И когда до лета оставалось всего три дня, дело было лишь за воротами. Сели тогда боги на свои престолы и держали совет и спрашивали друг друга, кто посоветовал выдать Фрейю замуж в страну великанов и обезобразить небо, сняв с него солнце и звезды и отдав их великанам. И все сошлись на том, что такой совет дал не иначе, как Локи, сын Лаувейи, виновник всяческих бед. И сказали, что поделом ему будет лютая смерть, если он не найдет способа, как помешать мастеру выполнить условие сделки, и они насели на Локи. А он струсил и поклялся подстроить так, что каменщик ни за что не выполнит условия. И в тот же вечер, лишь отправился мастер за камнями со своим конем Свадильфари, выбежала из лесу со ржанием кобыла навстречу коню. И лишь заметил конь, что это была за кобыла, он взбесился и, порвав удила, пустился за нею, а она ускакала в лес. Каменщик бросился вслед и хочет изловить коня, но лошади носились всю ночь, и работа не тронулась с места. И на следующий день было сделано меньше, чем обычно. И каменщик, увидев, что не закончить ему работу к сроку, впал в ярость великанскую. Асы же, признав в пришельце горного великана, не посмотрели на клятвы и позвали Тора. Тотчас явился Тор, и в тот же миг взвился в воздух молот Мьёлльнир. Заплатил Тор мастеру за работу, да не солнцем и звездами, жить в Стране Великанов — и в том было отказано мастеру. Первый же удар вдребезги разбил ему череп, и отправился он в глубины Нивльхеля. А был то Локи, кто бегал со Свадильфари, и спустя несколько времени он принес жеребенка. Жеребенок был серой масти и о восьми ногах, и нет коня лучше у богов и людей. Так сказано о том в «Прорицании вёльвы:
Тогда сели боги на троны могущества и совещаться священные стали: кто небосвод сгубить покусился и Ода жену отдать великанам? Крепкие были попраны клятвы, тот договор, что досель соблюдался. Разгневанный Тор один начал битву — не усидит он, узнав о подобном!»
…будет лучше, чтобы вы больше ко мне не приходили: я и в другой раз сумею оборонить мой город, такими же или какими другими хитростями, и уж никакой силой вам до меня не добраться. Лишь услышал Тор эти речи, схватился он за свой молот и высоко занес его. Но только хотел ударить — исчез Утгарда-Локи. Идет он тогда назад к городу и замышляет сокрушить его. Но видит одно лишь поле, широкое да красивое, а города и нет.
Тогда вернулась Скади в горы и поселилась в Трюмхейме. И часто встает она на лыжи, берет лук и стреляет дичь. Ее называют богиней лыжницей. Так об этом сказано:
Трюмхейм зовется, где некогда Тьяци турс обитал; там Скади жилище, светлой богини, в доме отцовом.
Тогда дверг стал просить Тора поймать Локи. Тот так и сделал. Дверг хотел было отрубить Локи голову, но Локи сказал, что ему, мол, принадлежит голова, но не шея. Тогда дверг взял ремешок и нож и хотел проткнуть в губах у Локи дырки и зашить ему рот. Но нож никак не резал. Тогда он сказал, что тут лучше бы сгодилось шило его брата, и лишь помянул это шило, откуда ни возьмись, появилось шило и проткнуло Локи губы. Сшил он губы вместе, но Локи вырвал ремешок с мясом. Ремешок, которым был зашит рот Локи, зовется Вартари.
From childhood’s hour I have not been As others were—I have not seen As others saw—I could not bring My passions from a common spring— From the same source I have not taken My sorrow—I could not awaken My heart to joy at the same tone— And all I lov’d—I lov’d alone—
Что-то умное из гос-ва Платона, пиво темное, тень платана и путана (плиссе хитона, глаз горячая Экбатана) или пифия, что воскурит травостой из сухого трюма и целуется, диоскурит, но под утро глядит угрюмо — все равно это слишком мелко- буржуазно и как-то чуждо; то ли дело — тоска, побелка с потолка оползла, и нужно что-то сделать, а я не буду, я уеду в другое пространство, я куплю себе нож, посуду и тряпье, поменяю облик, брошу пить (даже то, что меньше сорока), вечерами, резво нарезая лимон для себя, буду невыносимо трезвым, сам себе обоюдоострым, то есть едким, непримиримым — мне не нужен монаший постриг, чтобы драться с огромным миром.
Диафрагмой я выдохну стразы Серповидных снежинок amo Мои ребра оскалятся страстно И потянутся ввысь мотыльком
Это фуксия или обида Горделивость, набухшая в горле Анамнез — он так, для вида А по правде, замки фарфоров
Где висят гобелены, костюмы Суетятся гвельфЫ, гибеллины Я примкнул бы к последним посмертно За одно лишь слово. Гибель
Мне захочется жадно. Жадно, на этом точка. Праведно или ложно — лилия и луна Я отражал бы полночь, заковав в объятие Сизые до горенья, лучистые низина
Я отрастил бы перья, выудил себе жабры И как больная химера — я задышал бы землей Я написал бы это чувство по вертикали И сотворил бы чудо, если бы произнёс
Я уронил ивняк Я раскрошил венок Как-то что-то не так Вижу чей-то шажок В комнате(какой-то кряк чувствую) или звук Дробный, как-будто як Пятится или паук Четырехног, двояк Забудется, отражен В трельяже, да не так (вывернут, искажен) Вот и сижу со стеклом Не разберу своих Черт, как в лице чужом Вижу чужое в них Заговорит назло По правде, и нету зла Что-то меня влекло Возможно, дверь вела То бишь какой-то страх Непонятный, как-будто стук Я уронил ивняк Что-то со мной не так
Я сидел на ветру и шепталась со мной Как сестра пожилая акация И корила за вид мой особо смурной Не хватает мне, мол, экзальтация Прожурчит еле слышно о всяком, земном А я сделаю вид, о заветном Занесет весь биом мезозойским листом Эзолийское небо дискретное Чтобы видеть их позже, в руинах унте Мне не нужен ни глаз, ни побочка Я сотрусь в земле, как пестрён декольте Шиповидных стеблей. Веночек